Где душа у нас прописана,

Там и пишется легко!

А.Трибушной

 

Этот очерк посвящён крымскому поэту, члену Союза писателей России, Александру Денисовичу Трибушному (р.1938), большая часть жизни которого связана с Судаком. И сложился этот очерк не по случаю юбилея или иного символического события в жизни поэта, а в связи с оформившимся пониманием у автора этих строк некоторых особенностей его творчества, которым хотелось бы поделиться с теми, кто любит поэзию…

 

Начнём с того, что Александр Трибушной написал пятнадцать неотделимых друг от друга книг высокой душевной искренности, которые воспринимаются неким цельным эпосом внутреннего бытия поэта, и это его повествование, равное длине сознательной жизни, запечатлёно стихотворениями различной силы и завершённости. В одних – мысли автора лишь намечены, и они производят впечатление заготовок для последующей литературной отделки, а иные – являют собой образец органической гармонии поэтических смыслов. Создаётся впечатление, что автор, ведомый поглощающим потоком сознания был более озабочен беспрерывностью процесса сердечного исповедания, а не законченностью каждого отдельного высказывания. Но в этом перманентном потоке искреннего изъяснения, порой наивного, порой мудрого, мерно вспыхивают поэтические драгоценности – трогательные и незабываемые образы…

Любому читателю, кто вникнет в тематическую ткань творчества Александра Денисовича, откроется многообразие его поэтической отзывчивости, но трудно ошибиться, вокруг какого экзистенциального стержня сосредоточивается это многообразие:

 

Какой бы тропкой я не шёл,

Всегда земля со мною рядом.

И радости её и боль

Я ощущаю слухом, взглядом.

<…>

Всю степень нашего родства

Обожествляет голос пташек,

Своею нежностью – трава

И солнце – в завязи ромашек.

«Куда бы тропкой я не шёл…»

 

И куда я окрест не взгляну,

Сединою уже убелённый,

Всех раздумий моих глубину

Нахожу у земли на ладони.

«Степь да небо…»

 

Сам поэт неспроста называет свои стихи «агрономическими». И, как понимается, не только по той причине, что он по профессии агроном, а более всего потому, что ему оказались доступны бытийные излучения родной земли:

 

Здесь без счастливой, трудной, злой –

И в дождь, и в снег – работы,

Имел бы разве я с землёй

Родство души и плоти,

 

Где прозревает в тишине

Для сердца вдохновенье,

Где материнское ко мне

Земли благоволенье.

«Поют на взгорке ковыли…»

 

Вдумчивому читателю очевидно, почему Александр Денисович не устаёт признаваться в своей неотделимости от земли: «Агрономический мой стих взрастит, быть может, чью-то радость». И действительно, поскольку стихи этого поэта наполнены редкостным жизнелюбием, ощущение радости и истинного человеческого счастья являются послевкусием большинства его произведений:

 

Я молчу, в своё сердце вобрав

Запах в ниве дозревшего хлеба

И зелёную песню у трав,

И высокую музыку неба!

 

Заглядевшись в небес синеву,

Понимаю: мне много не надо…

Вот сейчас шепотком позову,

И откликнется эхом мне радость!

«Июль»

 

Плоть земли чаще всего видится поэту в образе степи, и потому «чистый голос степной благодати», на все лады звучащий из поэтических строк Александра Трибушного, представляется доминирующим мотивом его сердечных откровений. В уверенности, что муза его обитает в степи, поэт постоянно возвращается к светозарной силе степных трав и волнующихся пшеничных полей, чтобы в один прекрасный миг переполниться осознанием: «Где душа у нас прописана, там и пишется легко!». Множественные обращения поэта к степной плоти земли не оставляют сомнения, что именно она стала неотразимой вдохновляющей силой его поэтического творчества. Вот одно из последних (2017):

 

***

Я лёг степи на спину

Смотрю на облака,

Вдыхаю запах глины

И думы будяка…

 

Любуюсь небом, далью:

Не это ли мой рай,

Где солнце киноварью

Раскрасило мой край?!

<…>

Над дальним косогором

Проснулась синева

И обещает скоро

Найти к стихам слова!

«Степи»

 

Степь Александра Трибушного – это облюбованное и глубоко осмысленное пространство мироздания. В этом легко убедиться, пристально вчитываясь в его разнообразные отражения степных крымских картин.

Одни вещают о том, что поэт любит просто живописать степь – весною, летом и осенью, и в любое время суток… Опровергая кажущийся аскетизм степи, поэт немногословно, но в ярких деталях, запечатлевает её неожиданные сюжеты:

 

Степь вокруг необозрима,

... ... ...

Где над тонким, звонким, щедрым

Частоколом стебельков

Лишь расчёсывают ветры

Гривы летних облаков.

«Из Нижнегорска до Джанкоя…»

 

Где дожди всю ночь проплакали,

Утром, грусти вопреки,

Загорелись степи маками…

Так пылают лепестки,

Что шумят над полем птицы:

Как себя им уберечь,

Как в траву им здесь садиться,

Чтобы крылья не обжечь?

«Маки»

 

Всё степь да степь <…>

Грустят безмолвные курганы,

Спит утомлённая земля,

И только ветер атаманит,

Вздымая сабли ковыля.

«Степь»

 

Всё полощет перепёлка

Горло капелькой росы.

«Вечер»

 

Ну что за солнце здесь в степи родится –

Не покидает целый день зенит?

Ну что за сердце у невзрачной птицы –

С утра до ночи песнями звенит?

«Жаворонок»

 

Но часто свои степные наблюдения поэт записывает в высоком поэтическом регистре, и тогда эти зарисовки с натуры обретают метафизический статус. Вот в этой – тонко и ненарочито – мерцает образ гармонии мира:

 

***

Купаясь в нежном солнца зареве,

Не умолкает птичий гам.

Земля плывёт в весеннем мареве

К заветным летним берегам.

 

Любуясь бабочкой, улитками,

Сверчков выслушиваю хор…

Какой они совместно выткали

Над степью тишины узор!

 

В него вникая, даже просится

Задать себе вопрос такой:

Как вся вокруг разноголосица

Здесь не нарушила покой?

 

А неизбывная субстанция русской поэзии – единство Человека и Вселенной – открывается Александру Денисовичу одухотворённостью степи:

... ... ...

Ночью небо с землёю целуется

Под всевидящим оком луны.

 

Эту нежность вселенской любви

Чутким сердцем своим улови,

Коль увидишь на травах нескошенных

Слёзы грусти крупнее горошины.

«Когда ветры в степи не балуются…»

 

В иных же степных отражениях поэта просвечивают древние славянские представления времён Голубиной книги и других апокрифов, где земля виделась людям гигантским живым существом:

 

Выпрямив взъерошенные спины,

В сотню вёрст охватывая фронт,

Облака рокочущей лавиной

Застилают синий горизонт.

 

Степь насторожилась, помрачнела,

За дорогою притихла рожь.

Вдоль земли озябнувшего тела

Пробегает дрожь.

«Перед грозой»

 

Заметим также, что крымская степь Александра Трибушного многолика. В его стихах она живёт и как неоглядное нетронутое пространство вольных трав:

 

Ухожу по брезжащему свету

В степь, где с детства каждый кустик мил. <…>

Где проснулись жаворонки в гнёздах,

Песней чтоб озвучить небосклон,

Где густой, малоподвижный воздух

Росами ночными напоён,

 

и как луг:

 

Пахнут свежескошенные травы,

Серебрится листьями осот…,

 

и как поле:

 

Пробудившись, шепчется пшеница,

Колоски навстречу мне клоня,

Приглашая сердцем насладиться

Молодой симфониею дня.

«Ухожу по брезжащему свету…»

 

Но во всех этих милых сердцу ипостасях поэт ощущает степь ещё и как сгусток времени. И не случайно наиболее освоенным степным образом в его поэзии является ковыль. Эта необычная степная трава символизирует поэту связь времён. Характерно, что он, призывая через степные «мысли земли» внимать вечным смыслам мироздания, именно образом ковыля запечатлевает метафизическую ёмкость степной стихии:

 

***

Степи, наши степи –

Ширь и даль и высь,

На травинок лепет,

Сердце, оглянись!

... ... ...

На родной сторонке –

Рядом и вдали –

До чего же ёмки

Мысли у земли,

 

Что, с теплом отчизны

Мудрость сохраня,

Здесь глазами жизни

Смотрят на меня,

 

Те, что в степь ковылью

К нам издалека

На широких крыльях

Принесли века.

 

Поэтому Александр Денисович постоянно прислушивается к «поющим на взгорке ковылям», часто бывает «болен» их «седою грустью»… И во всех «ковыльных» стихах этот образ наполнен особым поэтическим напряжением: «Его стеблей высокий дым / Нежнее тонкой пряжи…/ Ковыль седеет молодым. / А почему, кто скажет?». По мысли автора, этот «герой всех сказок и былин из невесомой плоти», предпочитающий произрастать не в низинах, а на звонком ветру земных высот, вобрал в себя мудрость времён и посылает людям «седые» знаки о самых высоких бытийных смыслах.

Вероятно потому, что поэт связан с крымской степью отнюдь не умозрительно, она, даже окаймлённая «седою грустью ковылей», никогда не видится ему сумрачной и тоскливой пустыней. Степь А.Трибушного пропитана радостью многих поколений тружеников земли, дышит восторгом бытия и гасит все суетные чувства:

 

Здесь отец мой, и дед, и прадед

Были сердцем к тебе чутки,

Были счастливы, были рады

Слушать, как поют колоски.

 

Воля их – в моих жилах с детства,

Голос их живёт в ковыле.

Самым ценным их мне наследством

Остаётся любовь к земле.

«Как ты, степь моя, дальнозорка…»

 

Замечательно и то, что поэт способен поделиться своей любовью к сельским ликам земли не только с философской серьёзностью, но и с лёгкой самоиронией и как бы обращённой к сердцу читателя просьбой о понимающем снисхождении к его неизбывной сердечной привязанности: «Я кому-то кажусь ротозеем, / Хоть в Джанкой, хоть приеду в Зую: / Звёзды нюхаю, Солнышком грею / Любопытную душу свою». И совершенно очевидно, поэт точно знает: этому «любопытству души» он обязан тем, что может назвать себя «поэтом солнцеликих степей» и «крымского села» и высказать признание высокой резюмирующей силы:

 

***

Всё чаще смотрит на меня

Земля глазами Бога.

От зол людских обороня,

Веди меня, дорога,

Туда, к чему я так влеком,

Трава где торопилась

Явить мне каждым лепестком

Божественную милость.

Бог говорит устами рек,

Светясь улыбкой неба,

Что в мире этом человек

Жив «не единым хлебом».

Про то мне шепчут облака

И звёзды, что их выше.

И мы мертвы с тобой, пока

Душа их не услышит.

 

…И мы свидетели, как степной пантеизм Александра Трибушного – «божественная милость», явленная ему «каждым лепестком травы», «улыбкой неба» и «шёпотом звёзд» – напряжённой душевной работой поэта перевоплощается в апофеоз христианской морали.

 

Людмила Корнеева