АВТОПОРТРЕТ С ВИНЕГРЕТОМ

(рассказ)

Я никогда не рисовал, но всегда мечтал об этом. Ещё в школе, когда на уроках рисования учитель предлагал всем нарисовать лошадь, у меня получалось нечто невообразимое. Я изо всех сил старался, но лошадь была не лошадью, а каким-то чудовищем, от одного взгляда на которое у моих друзей отнималась речь. Только наиболее сильные ребята могли произнести что-то вроде: а-а!, о-о! или в крайнем случае: ух, ты!.. И всё, на большее никто не был способен. Учитель же улыбался и, качая головой, произносил короткий экспромт о крайней группировке французсских экспрессионистов, о раннем модерне наших революционных символистов или, что бывало очень редко, а может быть - всего один раз, о самом мрачном периоде творчества великого Босха, который, по предположению учителя, закончил свою жизнь в сумасшедшем доме... Или мог её там закончить, не помню, добавил он, вздохнул и неожиданно погладил меня по голове... Я помню его, как сегодня, и чувствую жёсткую, но ласковую руку.

Когда он, как-то заметно погрустневший, вернулся к своему столу, а я пришёл в себя от такого «момента истины», как выражаются к месту и не к месту в наше сегодняшнее время, мне пришло в голову спросить его: простите, а Вы не ошиблись, назвав французских импрессионистов экспрессионистами?.. Класс хищно насторожился, зная характер нашего учителя рисования, бывшего когда-то математиком, потом дворником, потом истопником, военруком, потом ещё кем-то, а теперь вот преподавателем рисования в школе с особо трудными подростками. Учитель посмотрел на меня и сказал: вопрос задан с явно провокационной целью, но я отвечу... Лёва, ты не уважаешь математику, если думаешь, что математика настолько далека от искусства, что не отличает экспрессию, то есть выразительность, от импрессио - впечатления... мой юный баловник (я не называю тебя жёстче, хотя ты этого давно заслуживаешь!)... так вот, мой юный баловник, ты много читаешь, но мало (скажем мягче: недостаточно!) думаешь о прочитанном... винегрет в голове это гораздо хуже, нежели винегрет в тарелке, запомни это на будущее... Он закрыл глаза, помолчал, открыл их (со вздохом) и продолжил: друзья мои, вы не представляете себе, как близко оно, это будущее - всего мгновение! В лучшем случае - два мгновения, но в практической жизни этого не бывает никогда, то есть двух мгновений подряд. Говорю вам это как математик.

Когда началась перемена и мы ринулись из класса, он задержал меня и сказал: и ещё... пожалуйста, не подумай, что я могу спутать Босха и Борхеса... кстати, оба любили бокс...

Я молча кивнул и убежал. Я мало знал и Босха и Борхеса. Но даже то малое, что я знал о них, вернее - из их творчества, пугало меня, хотя и притягивало чем-то... Босх - чудовищной творческой смелостью. А Хорхе Луис Борхес, этот странный и страстный аргентинец, этот тотальный писатель (поэт и прозаик!), этот прирождённый ультра, как говорил о нём наш сосед, неудачливый литератор, влюблённый в мою мать, когда она ещё была жива, - не меньшей творческой смелостью и отношением к слову! Он не боится анекдота, переходил почти на крик сосед, а развивает его, ставит его вровень с большой литературой!.. Конечно, превратить роман в анекдот, вернее - сделать роман в форме анекдота, трудно, но попробовать можно. Ильф и Петров попробовали - получилось, по-моему, неплохо. Придёт время и я выдам тоже нечто неординарное!.. Придёт время... Сосед целовал руку моей матери, слушавшей его всегда с восторгом, гладил меня по голове, всовывая в руку очередную книгу, и уходил...

На следующий день я подошёл к учителю рисования и сказал ему, что из Борхеса мне больше всего запомнился рассказ «Анализ творчества Герберта Куэйна», а лучшая фраза: «Куэйн любил говорить, что читатели - это вымершая порода». Учитель обнял меня и вложил в руку какую-то книжку. Я посмотрел и не удивился: «Повести Белкина» Пушкина. Я их знал почти наизусть, но был счастлив такому подарку.

Москва, 30 апр. 2003