Владимир ФОМИЧЁВ

 

Стихи об огненном геноциде

 

9 МАЯ 2007 г.

 

Баллада

 

Подпись под фотографией военного времени: «В деревне Новой ( за ней больше закрепилось название Борьба – В. Ф. ), Семлевского района ( ныне Угранский – В. Ф. ), Смоленской области немцы загнали в два дома всех жителей этого селения, а также Ломанчина, Криволевки и заживо сожгли.

На снимке оставшиеся в живых семь человек, которые выползли из дома незаметно для немцев. Слева направо: Бычков Александр 16 лет, Опенкина Акулина 42 лет, Бычкова Клавдия 52 лет и ее трое детей - Петя 5 лет, Миша 13 лет и Сережа 10 лет. Крайняя справа Нестерова Мария 67 лет».

Красноармейская газета «На штурм врага». Март 1943 г.

 

1.

Мы с Бычковым Петром Афанасьевичем,

Убежавшим из ада в пять лет.

Он один из семи еще здравствует,

Из огня в наш явившихся свет.

 

Стынет сердце в палаческом пламени,

Больше триста сожравшим сельчан.

Сутки, годы, все время плакатное

В нем сгоравших ревет океан.

 

Дети, женщины… В чем перед Гитлером,

Жарко драпавшим, светлых вина?

И они не твои, что ли, жители,

Их забывшая муки страна?

 

Чувства стали настолько дефектными?

Тихий знанья вершишь геноцид!

Скрыла тартар стеною-деревьями,

Книги, памятник, фильмы - все спит.

 

 

2.

Даже в День-то Победы к трагедии

Не пробились бы без топора,

Застосильного трактора, кедов,

Бензопил, наведенья Петра.

 

Время местность, ах, переиначило,

Пашни, пастбища – небытие!

Словно конница, заросли скачут,

Труд повытоптали и жилье.

 

Шесть мужчин, все крестьяне потомственные,

Дикость горькую видим – бежит.

Вспоминает Бычков: бел песочек

Голой пятке о счастье шуршит.

 

И уходит большак до Калпиты,

К ней несутся мечты-скакуны.

Не сожженные и не убитые

Ни соседи, никто из родни.

 

3.

Столь красиво в Борьбе жили-радовались,

Что не может счастливее быть!

Походила небесная радуга

На связующую с Богом нить.

 

Земли не были опустошенными,

Истребленною всякая плоть,

Как при бесах иллюзий-уронов;

Им не зерна, а бред лишь молоть.

 

Здесь под Духа Святого влиянием

Засевали хлебами поля.

Как блаженство, как солнца сияние,

Перед битвой эпоха текла.

 

Мясо, фрукт, молоко вольным-вольные,

Беззаконного дела – ничуть.

Слух про «рай» мчался громкими волнами,

Дальний шел – поселиться, взглянуть.

 

4.

Вот и место – исток неотходчивой

Щеми с детства и до седины.

Позади шестьдесят слишком годиков,

А рыданья, как в день тот, сильны.

 

Через тяжкое с ними борение

Бывший смертник провел свой рассказ.

Все двенадцать захоронений,

Словно танки, утюжили нас.

 

Мы с горящей соломой на плечиках

С ним ужами под дымом ползли.

С кем-то пуле бросались навстречу,

Часового сметая с земли.

 

И вставала заря наступления

Красной Армии – драмы лиризм -

Вслед за массовым за сожжением,

Осветившая спасшимся жизнь.

 

5.

Привезли мы, десант, доску каменную

Со словами об огненном дне,

Закрепили как знак знойной памяти.

Я в лесной прочитал тишине:

 

Х Х Х

 

Священной памяти 340 заживо сожженных

гитлеровцами мирных жителей в деревне Борьба

моего района на Смоленщине

 

Не могу больше видеть все это,

Я, наверно, от боли умру.

Посмотри, исчезают бесследно

Вековые культура и труд.

Пустыри, словно после Мамая,

Где столетия жил человек.

Лишь травища забвенья густая

На подворьях, погостах, у рек.

Здесь красавцы, красавицы громко

Заявили давно о себе.

Что ж позиции сдали потомки,

Что же в нашей случилось судьбе?

Здесь любили, врагов усмиряли,

Землю нежили – каждую пядь.

Ныне местной Хатыни едва ли

Место в зарослях можно сыскать.

Как же горе такое не помнить?

О, какая увиделась жуть!

Поскорее на помощь, на помощь!

Наша Родина ранена в грудь.

1986

 

 

6.

А потом в доме сказочно спасшегося -

Тост: «За тех, кого с нами уж нет».

Угощала хозяйка колбаской

И картошкой, даря всем привет.

 

Ящик для дураков путал-свинствовал:

«Не забыты никто и ничто»,

Смертный стон полыхавших безвинно

Замолчав, окормляя туфтой.

 

Все в России сожженья – ой, множественные! –

Голубой негодяй утаил.

До растительной жизни мы дожили?

Сущий, сущий позор эта быль!..

 

Озарил стол улыбкой гагаринской

Петр Бычков, развернувши гармонь.

Отвергаемый кланом, как пария,

С неисчерпанной силою конь.

 

Дом, подворье да с пчелками, трактором,

Ликованье в час праздника - Петр…

Пело песни застолье стократно

Про Победу в главнейший наш год.

 

ШКВАЛ ЗАБВЕНИЯ

 

В Угранском районе Смоленской области, где родился и вырос автор, немецкие фашисты при отступлении в марте !943 года заживо сожгли 340, 175 и 280 ни в чем не повинных мирных русских жителей, половина из которых дети, - в Борьбе, Заречье, Знаменке. Об этих огненно-людоедских ужасах за все минувшие послевоенные годы не было ни одного упоминания на государственном уровне, в центральных средствах массовой информации.

 

Борьба, Заречье, Знаменка –

Угранские Хатыни,

Стеной молчанья каменной

Закрытые святыни.

 

Рвут, рвут десятилетия

Геены и шакалы

Сердца Руси секретно

Замалчиванья шквалом.

 

Цель странную преследуют,

В упор не замечая

Пылающие сетованья.

Что значит тишь такая?

 

Прильнули СМИ к чудовищам,

Уродствам, сущим ведьмам.

Но где любви сокровища?

Где жалость к пеплам-детям?

 

В огонь смертельный ввергнутым

Ни ласковых букетов,

Ни от какого верхнего

В загробие привета.

 

Жуть! Заживо сожженные –

Таежные завалы.

Беспутица драконами

Над прахом скорбь сожрала.

 

Ну, разве не кощунство ли –

Священных мест безлюдье?..

О тяжкий грех - бесчувственность !

О сатанизма лютость!

 

 

СОСНОВЫЙ БОР НАРОДА

По мотивам писем читателей

 

В году 65-летия Победы над гитлеровским фашизмом сатана правил бал на пепле тысяч заживо сожженных мирных жителей России и продолжает его в новом юбилейном – 70-летия с начала Великой Отечественной войны. Сегодня в у нас важнее этого нет никакого явления, ибо в нем заключено отрицание понятия «святость». А без того - не может быть человечности, гуманизма.

 

ТВ – с миазмами болото.

Я из него

Вошел в сосновый бор народа,

Где дух живет.

 

Неистребимый, словно хвоя

И белый мох,

Поддубным – русскою тайгою,

Как дал нам Бог.

 

Накрыло снегом чистых писем

Грязь «голубых»

И мусор «звездных» сексопсишек -

Постыдность их.

 

Идут читатели путями

Любви, труда.

Из них не вытекает память,

Ведь не вода.

 

Заметкой местной, мамы словом

Встает Монблан

Из факелов живых в суровый

Год-оккупант.

 

А ведь о том выпуклоглазый

Бандит – молчок,

Как радиация-зараза,

Врага курок.

 

Не смотрит правде – ну, не демон ли? –

Святой в глаза.

И не из добрых побуждений же –

Страну разя!

 

Вскрываю, затаив дыхание,

Конверт–привет…

Есть счастье быть в народном стане,

Иного нет!

 

 

Х Х Х

 

Драгоценной памяти Виктора ШУНКОВА, обычного

сельского жителя д. Никоново, выпустившего в 2000-е годы

две брошюры об огненном геноциде гитлеровцев над ни в чем

не повинными духовщинцами. А родился автор достославных

и редких изданий через 20 лет после Великой Победы, сын моего

поколения детей войны, и, к великому сожалению, уже ушел из жизни.

 

Ты словно наших возраста и горя,

Страдания неслыханного сын.

От детства моего седин,

От оккупации глубин

И нежных взоров душ – Спасенных моря -

Поклон тебе нижайший и соборный.

 

Жаль, наши взоры не встречались в мире,

Как строк пытливые глаза,

Истории родной слеза,

Но честность дует в паруса

Твоя, моя, Побед Победы – шири:

И дерзких смерть грядет ее вампиров!

 

Никулинка горит десятилетья

Живая, как и пункт Титов,

Как дюжина других, где рев

И дня, и всех земных веков, -

Они твои районные соседи,

Как все мы здесь и будем на том свете.

 

Генсеки, президенты и премьеры,

Их «не заметившие», - ноль

В сравнении с тобой. Позволь

От Родины вручить хлеб-соль

Тебе на празднике начала эры

Прозрения и Крупного Доверья.

 

Мой Виктор, мой Шунков, мой сын найденный,

Тебя конверт без крыл принес,

Как аист, радуя до слез,

Хоть я все сказки перерос.

Ты сильный воин, добрый муж, мальчонка,

Деянием свой род прославил звонким

 

Х Х Х

 

Оксане СОЙКО и участникам ее сияющей публикации

«Здесь похоронен фашизм» в газете «Новое Никольское кольцо»

 

Быть ли фашистскому кладбищу

В чистой душой Духовщине? –

Первополосной проблемою

Плачут Никулинка, Снорки,

Кишкиницы, Головицы,

Хутор Титова – все пламенем дышащим,

Как и другие, жившие, ныне живущие

И – так идущие в Вечность.

Памятник – съевшим безгрешные

С ангельскими детишками

Семьи кристальной невинности?

Псам чужестранным взбесившимся?

Памятник – ада служителям,

Девственность в землю закапывавшим?

Воинам разве - воякам

С агнцами безоружными?

Памятник – казням над кротостью,

Казням в огне и под танками?

Рвущим покой леопардам –

Чистый, извечный, цветущий –

Кладбище? Мысль ведь – чудовище.

Кто-то кошмар в Духовщину

Звал? Иль нуждался в безумии

«Цивилизованных» варваров,

В пиршестве злобы купавшихся?

Русский анчутик от прибыли,

Бес, Иисусом представившись,

Пудрит мозги нашим слезынькам:

«Что воевать-то с костями?

Нравом, землею богатые,

Щедро поделимся…» Змеем,

В грех прародителей ввергнувшим,

Рая лишившим всех смертных,

Он разливается. Нацию

Демон зовет доморощенный

Честь потерять, как булавку;

Чтобы лишилась достоинства,

Словно украденных денег.

 

И ядовитого давят:

 

Е в г е н и я П р и ш л е ц о в а от имени десногорцев

 

В Кошелеве фашистами

Родственники мои все по линии

Папы

стали пламенем,

Маму подростком угнали

В Фатерланд их как рабыню…

Злобу захватчиков увековечить,

Зная о море шокирующем –

Уничтоженья статистику?

Думайте – вы не амебы же.

Был Трибунал ведь Нюрнбергский,

Ставший фашистам возмездием,

Виселицей, - иль не знаете?

В чем тогда «сложность» при видном

Даже слепцу, ясном дурню?

Права на добрую память

Нет у фашизма схороненного,

Гада, столь жизней унесшего,

Тартаром Землю вспахавшего!

 

И г о р ь К р а с н о в с к и й излагает позицию гагаринцев

 

При оккупации восемь

Концлагерей в Гжатском крае,

Сотни сожженных безвинных,

Села с земли нашей стертые…

Лютость одеть в белый мрамор,

Подлость прославить искусством?

Что за торговля на святости

Сил сатанинских? Хапужество!

 

В е т е р а н ы и з В я з ь м ы

 

Это глумленье над памятью –

Огненных чтить гильотинщиков.

Им бесноватый их фюрер

Наши сокровища прочил –

Сладость за верность террору,

Меч и огонь для безгрешности.

Именно этим их дьявольщина

И объяснима – не долгом

Воинским, не Уставами.

Нечисть железной метлою

С шара земного сметали мы,

Освобождая отчизну,

Не погребали же в пламени

Старцев, детей, женщин слабых.

Воин, палач – сути разные,

Словно бы счастье и пытка.

Вермахту людоедскому

Мемориал? Чикатилам

Гитлеровским? На земелюшке

Теплой и святоотеческой?

Нет! Ни за что! При живущих- нас!

 

Х Х Х

 

На пепле заживо сожженных

В России дьявол правит бал

Под смысла сон завороженный,

Дремотного салюта залп.

 

Счастливый час весны победной

Сияет в боевых очах,

А сатана когтит гиеной

Сердца, стучит в них жаркий прах.

 

И бизнес поверх людоедства

На правых косточках вершит,

Где я, склонв главу и сердце,

Кую, друзья, духовный щит.

 

О бруновски испепеленных

Молчит тайфунно сатана,

О мирных розах и пеонах,

Сокрыв святые имена.

 

К Борьбам, Заречьям и Залазнам

Печальных реки не текут,

В тьму телевизор рыбьеглазый

Скорбь превратил – глубинный спрут.

 

Противник Господа в России

Справляет бал в честь мук в огне.

Но где Державы память? Где

Днепр с предками слиянной силы?

 

10 августа 2010

Праздник Смоленской Богоматери Одигитрии,

бывший Престольным в родной деревушке автора

Желтоухи, уничтоженной идеологическим игом

вместе со 147 000 других в Российской Федерации

 

 

 

 

Х Х Х

 

Тема трех массовых сожжений немецкими фашистами мирных жителей Угранского района Смоленщины не была включена в программу мероприятий по случаю юбилея его образования. Например, там отсутствовала встреча с населением и гостями живого свидетеля огненной трагедии 340 сельчан в Борьбе Петра Афанасьевича БЫЧКОВА, исторической личности не только Земли Угранской, но также всей области и страны.

 

На Угре сатана разгулялся,

Вновь сжигает сожженных живьем,

Ставших солнцем, землей…

Одичалость

На их пепел плюет, жрет и пьет.

На Угре сатана разгулялся.

 

На Угре сатана разгулялся,

Рты ревущие кляпом забив.

Саркофаг равнодушья поднял он

Там, где реквием – скорби разлив.

На Угре сатана разгулялся.

 

На Угре сатана разгулялся –

Ни слезинки в крови ледяной,

Ни травинки с названием жалость,

Власть утробы, духовный разбой.

На Угре сатана разгулялся.

 

На Угре сатана разгулялся.

Что рогатому память Борьбы?

Не на Бога ли разве восстали,

Как когда-то, гордыни рабы?

На Угре сатана разгулялся.

 

На Угре сатана разгулялся.

Ни словечка о вечном… Пивко,

Да шашлык, да бесовского кала –

Волга вздора течет широко.

На Угре сатана разгулялся.

 

 

РЕКВИЕМ

ФОМИНСКОГО

МЕМОРИАЛА

 

МОЛИТВА У ПАМЯТИ

 

Иконы Фоминского мемориала,

 

Пришел я молиться на вас.

Иконы из камня, деревьев, металла –

Небесный бессмертия глас.

 

Они родились из святыни сердечной

Хозяина русской избы

Петра Афанасьевича и извечной

Народа духовной судьбы.

 

Иконы Фоминского – память о павших

В годину Великой войны:

О близких и дальних, о жить начинавших,

О Теркиных – лучших родных.

 

Иконы Фоминского мемориала,

Вы знали сожженных дотла:

Не зря ведь судьба в сорок третьем спасала

Семь душ, из геенны вела.

 

Малыш пятилетний, Христом сохраненный, -

Чрез годы хранитель огня

Ушедших до срока сердец благородных.

В нем святость на все времена!

 

АЛЛЕЯ ЗАЖИВО СОЖЖЕННЫХ

 

Погибли невинные! – чистые-чистые,

Лютейшею смертью в «элитных» когтях,

Немецко-фашистских… Восходят лучисто,

Как солнце, как святость, как Родины стяг.

 

Затеплятся свечи созвездий небесных,

Горят над тобою, Бычкова шедевр.

Встает в караул вся лесистая местность

Аллеей, к угаснувшим руки воздев.

 

Земелька лесного покоя – жилище

Преданья печального, мемориал.

Ну, здравствуй! Ну, здравствуй, смоленская крыша,

Где зодчий живет, что Храм сердца созал!

 

Знакомая с детства уютная верность,

Привет неземной от сохи земляка,

Улыбка вниманья – и все это спелось,

Достоинство наше в бесчетных веках.

 

И все это сердце – деревья аллеи,

Бычковской лопатой посаженный Храм.

Восход многоглавым Блаженным алеет –

Их кронами и устремляется к нам.

 

12 июля 2011,

день памяти Надежды Павловны,

незабвенной жены П. А. Бычкова,

душевно воспринявшей идею создания

Фоминского мемориала у дома их любви

 

 

МОЙ 1943-й

 

 

С Т Р А Х

 

Немецкие каратели загнали нас в избу, чтобы заживо сжечь,

но затем выпустили, когда хата уже пылала. Видно, испугались,

получив весть, что неудержимо наступающие красноармейцы

где-то рядом и могут, захватив изуверов на месте жуткого

злодейства, спалить их самих. Такие случаи бывали.

 

О, страшный век! Я расскажу про страх,

Про черный страх в людских глазах.

Я расскажу, как жгли живое тело

И как оно в огне том уцелело.

Я не навру. Я вспомню жизнь мою,

Злой сорок третий в ангельском краю.

Туда внезапно прибыл наш губитель

На красных парусах горящих изб.

И языком огня деревню чистил,

Вылизывал ее шальной фашизм.

Дома рожали и детей, и женщин,

Серебряных рожали стариков,

Когда, как знаменем, огнем отмечен

Бывал очередной крестьянский кров.

А как деревня жутко догорела,

Нас – плачущую горькую толпу -

Скотом погнали, сохранив для дела

На кладбище жилья одну избу.

Приклады в трепет ввергнутых считали,

Штыки разили мысли наповал.

И зорко автоматы наблюдали,

Кто из отчаянных в толпу попал.

…И вот забили гроб с людьми живыми,

Воткнули у окошек часовых

И напоили слабых подлым дымом,

И умерли мы, находясь в живых.

Я не забуду до могилы страх

В орущих человеческих глазах!

Нет, не залить огонь водою дней,

Огонь, кидающийся на людей!

Ах, мама! Как детей ты обвивала

Руками, проклиная родов час.

О, бабушка! Наивно ты считала,

Что шуба долго умереть не даст.

Друзья-приятели – все малолетки! –

Какой вас ужас в давке обнимал!

Как рев ломился из горящей клетки!..

Но, месть узрев, гроссизверг приказал

В последний миг открыть ее. И люди

Из пасти смерти возвратились в жизнь.

За их спиною огненные груды

Обвала гибельного сорвались…

О, стопудовый непролазный страх

В загробных человеческих глазах!

Будь вечно проклят дьяволов набег -

Твоя геенна, чистый человек!

д. Некрасово.

 

Газета «Красное знамя» №57 (1890), 14 мая 1966 (п. Ферзиково, Калужской обл.)

Примечание. В момент опубликования стихотворения «Страх» автор трудился директором школы-интерната в указанной деревушке, рядом с прославленной Тарусой. Предлагаемый текст имеет незначительные стилистические правки.

 

В КОГТЯХ ОГНЯ

(Отрывок из лирической поэмы «Отчий дом»)

 

Нет, оккупация – это не тыл.

Стаж фронтовой двухгодичный

Каждый имеет из нас. У могил

Односельчан, зубы стиснувши, стыл

Житель, как воин, трагично.

 

Не перенесшую выпавших мук

Девочку мы схоронили.

Крошку, сестренку грудную. Мой друг,

Сколько таких бесконечных разлук

Помнят Угранские были!

 

Вечная скорбь! Белый свет без нее

Я уж теперь не увижу…

Фрицев круша иль беря их живьем,

Освобожденье катилось. Огнем

Занялись низкие крыши.

 

Немец отходит. Что можно – палит.

Избы горят, как поленья.

Все подчистую. Грабитель не сыт,

Злобой последней, кровавой налит,

Сжечь нас решает с деревней.

 

Но, убоявшись отмщения, сник,

Дрогнул и жизни не отнял,

Как в близлежащей Борьбе и других

Селах смоленских, где сотни живых

Ввергнуты им в преисподнюю.

 

Враг беспощадный родительский дом,

Ласковый мир уничтожил.

Где-то покоится в крае ином

Тело хозяина. Тужит о нем

Дуб – до Победы он дожил.

 

 

1943-й

 

И сегодня отлично помню,

Будто это было вчера:

Ночь… Орущая немчура…

Как нам больно и как бездомно!

Разгоралась жутко изба.

Пламя хлынуло жгучей кровью.

А наутро – торчала труба

Шеей каменной, безголовой.

Мы ходили долго к тому

Пепелищу.

И детство искали.

Только поиски все ни к чему:

Камнем в море Звериное кануло.

 

 

И ВЫЖГЛИ ДОТЛА!

 

Есть во Всходском районе деревня такая…

Михаил ИСАКОВСКИЙ

 

«Есть во Всходском районе деревня такая», -

Это строчка из песни о жизни моей.

Стоят Желтоухи, в лесах утопая,

Садами, хлебами и рощей своей.

Забыть ли, как ночью входили фашисты,

В деревню мою повернув с большака?

Как выжгли дотла! Как пришлось нам вселиться

Не в белые избы – в большие снега!

Потом вдалеке я работал, учился,

Порой Желтоухи свои забывал.

За мыслью чужою порой волочился

И, каюсь, деревню простушкой считал.

Она же осталась крестьянкой упорной,

И зори ее невозможно заспать…

Я к ней возвращаюсь с глубоким поклоном,

Чтоб сил у нее для дороги занять.