Сергей КНЯЗЕВ

 


 

* * *

И снова вечер серебрится,
И снова мне покоя нет -
На перечеркнутых страницах
Любви давнишней тихий свет.
Вновь под пером трепещут строки
И ни о чем и ни о ком,
И только образ твой далекий
Мерцает где-то за окном....

 

БЛИЖАЙШИЙ


Вступление.

Сереет день. Ободранные ветки,
Как нимб, над головою собрались,
И сердце тянет вверх, а разум – вниз,
Глаза прохожих – как у зверя в клетке,
И веет безысходностью такой,
Что хочется порой перекреститься,
И, преклонив колени, помолиться,
Чтоб воцарился на душе покой.

Но нет покоя в нынешней Москве.
Текут часы в бесплодном разговоре…
Куда пойти тому, кто с веком в ссоре?
Одни вопросы бродят в голове.
И даже первый снег – давно не снег,
Так просто – полежит чуть-чуть и тает….
Как часто вдохновенья не хватает
В холодный, скучный двадцать первый век!

….Почти две сотни лет прошло с тех пор,
Что нам до них? Стоим, проходим мимо,
Но в сердце разгорается костер
И в прошлое влечет неумолимо….

1.

Путешественник запасался подорожной — документом, куда вносились его маршрут, чин, звание. Подорожная регистрировалась на заставах; данные о выехавших или въехавших в столицы публиковались в газетах.
Лотман. Комментарии к «Евгению Онегину»




В газете строчки: «Въехали в столицу
Два малоросса, родом из дворян….»
И если б кто подумал удивиться,
Сочли бы, верно, что с утра он пьян:
Да мало ли на свете малороссов,
Однажды утром (почему, Бог весть)
Резонно задающихся вопросом –
Где поприще их, дома или здесь?

Один из них – незнатный дворянин,
Чиновник, офицер и обыватель,
Борщей, галушек страстный обожатель,
А в будущем – прекрасный семьянин.
Но тот, что с ним – иной в нем коленкор,
Позвольте ж на него и кинуть взор.

Его портрет и холоден и прост:
Романтик и романтик, право слово!
Престранный вид и заостренный нос,
В другом смешной, в нем ничего смешного.
Глядишь ему в лицо – и чуешь страх:
Нездешний свет горит в его глазах.

…Он комнатку в доходном доме снял,
И там парсуну Пушкина повесил,
Чтоб из конурки этой воссиял
Сказитель новых, столь же чудных песен.
Заветная тетрадка под рукой –
Увы, не в ней довольство и покой!

…Он дергает веревочку звонка
(Прогонят, примут? Но решенье твердо)
И на звонок спускается слуга,
Не то чтоб важен он, но смотрит гордо.
«А дома ль барин ваш?» - «Да почивать
Изволят. А ночами – в банк играть»

…Злосчастный «Ганц» остаток денег выел,
И, сгинув в печке, больше не восстал.
Театр не понял, и Смирдин не принял,
Чиновный Петербург не обласкал.
С утра он служит где-то в отделенье,
Потом обед в чухонском заведенье…

…Он бросил место. Что ему оно?
В его душе, растущей и могучей,
Слова кипят и льются как вино,
Одно другого солнечней и лучше.
А ввечеру хозяюшки его
Хохочут, вспоминая «Рождество».

И поприщу поэзии не быть
В его душе забыту, не воспету,
Пускай вторым Державиным не слыть
Тому, чье сочиненье канет в Лету,
И проза и поэзия – одно,
(Хоть думать по-другому не грешно).

2.

Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым. И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым.

Из приложений к «Ревизору»



И снова он стучится у дверей,
Уже не как проситель, но приятель,
Всяк журналист, писатель и издатель
Готовы слать к нему фельдъегерей.
Торопят, ждут.… И как тут отказать?
Перо летит по строчкам, словно ветер,
И времени счастливее на свете
Ему, наверно, более не знать.

Звони, валяй во все колокола!
Рудой Панько читателю по нраву,
Так не бывает – но ему во славу
И едкая хула и похвала.
И публика ждет басен посмешней,
И критики опять готовят перья….
….Вот только малоросские поверья
День ото дня печальней и грустней.

Ужасный Вий и дьявольский Портрет,
Казак Тарас, два друга – два Ивана,
Пускай для записного графомана
Ни темы, ни сюжета в этом нет –
Сам Пушкин малороссу подает
Свой горький, чисто русский анекдот.

….Театр уж полон, и партер кипит,
Здесь что ни зритель, то в журналах имя.
У Кукольника чуть смущенный вид:
Сам император в ложе…. Между ними
Наш бедный сочинитель, точно вор,
Подслушивает чей-то разговор:

«Простите, сударь, только это фарс.
О ком же автор эдакое пишет?
Где разговоры эдакие слышит?»
«Не знаю, это, верно, не про нас.
Эх, в кандалы б его да на восток!»
…Да, приговор сей публики жесток!

Прочь из столиц! И снова перед ним
Раскинулась дорога столбовая,
И снова ширь от края и до края,
А впереди – тысячелетний Рим.
Вот только жаль, что Пушкина с ним нет:
Тюрьмою стал поэту высший свет….

Уж позади и Гамбург, и Париж,
И вечный Рим раскрыл ему объятья.
Здесь воздух нежен, люди – словно братья,
Хоть «по-тальянски» и не говоришь,
И мчится бричка, как его душа,
По мостовым колесами шурша…

«Поэт есть Бог в святых мечтах земли» -
Сказал певец Леноры и Светланы.
И пусть другие возятся в пыли
И сочиняют скучные романы,
Где бьется с добродетелью порок,
Рассудит время – дайте только срок!

3.

…………………………



4.

Ужасный день! Перо ползет из рук,
И меркнет день, и наступает полночь,
И не пришли погибшему на помощь
Ни царь, ни Бог, ни самый лучший друг.
Готовый первый том – какой в нем прок?
Ужель воспевший Ленского – пророк?

Теперь тревога на его челе,
Как будто Бога нет, и все постыло,
Чиста бумага на его столе,
И высыхают попусту чернила…
О Боже, как же холодно в груди!
Неужто смерть при жизни впереди?

Все ждут второго тома – но ему
Писать одни лишь хари не годится,
Дух человечий заключен в тюрьму,
И как ему помочь освободиться?
Он ищет смысл в явлении Христа:
Душа его безвидна и пуста…

…Друг-живописец написал его
Одетым в красный плащ – а недалеко
Проходит Он, Творивший волшебство
По слову и писанию пророков.
Да, он ближайший – но ему ли сметь
Лицо Мессии дивное узреть?

Летит в огонь «собранье пестрых глав» -
Прочь суету! И на столе иное:
И декабристы, и Сперанский-граф
Читали эту книгу на покое,
Фома Кемпийский написал ее
(Иль, может, нет – то дело не мое).

Как сделать так, чтоб счастье было всем?
Как разогнать над этим миром тучи?
От разных «штучек», повестей, поэм
Едва ли хоть кому-то станет лучше.
Другая книга Родине нужна –
Даст Бог, его прославит и она!

…. Но вот уже письмо летит в ответ:
Слепое, ядовитое и злое:
Мол, капли благодати в книге нет,
Одни хвалы царю и Домострою
«Да, я любил вас. Но прошел тот час:
Теперь не с нами вы, а против нас!»

…На сердце горечь, ледяная тишь:
Жестки слова журнального мессии.
«Нет, я не пел!» Но как разубедишь
Того, кого читает вся Россия?
За ним Москва и, почитай, весь свет,
А за тобой и Миргорода нет….

Его зовет святой Ерусалим
И роща Гефсиманская святая,
И стук колес внутри не умолкает,
Что ж, почести и слава – прах и тлен,
Оставить все – и сердцем отдохнуть,
Быть может, там Господь укажет путь?

…Что с Гоголем? В глаза ему глдят
И видят бездну. Сгорбленный, сутулый,
В одну он смотрит точку. Пусть твердят
О поприще великом. Но заснула
Его душа – теперь уж навсегда,
На веки век – до Страшного суда.

…И снова на листах души – огонь,
А так хотелось просто отогреться!
Поднес к теплу прозрачную ладонь –
Но как спастись от зябнущего сердца?
Он Библию открыл – и взгляд погас,
И молча сердце страшной правде внемлет:
«Тьма покрывала небеса и землю,
И на Голгофе шел девятый час».

Эпилог.

Знаю, что мое имя после меня будет счастливее меня….
Из письма Жуковскому.




Когда лет сто спустя за ним пришли
Покой души болезненной нарушить
И вскрыли гроб, чтоб душу обнаружить,
Нашли одну лишь горсточку земли.
Ушел? Куда? Никто не может знать,
Хоть и видавших тело было много,
А нам осталось думать - и гадать,
Что снова позвала его – ДОРОГА….