ЗАОНЕЖЬЕ 

БАЛЛАДА О ГОЛОСЕ

 

Уткнулась лодочка в мостки.

Шагов десяток до крылечка.

Дверь поддалась. И – тишь. Ни свечки

и ни лампад. Шаги легки…

 

Здесь только древний полумрак

с настоянным древесным духом.

Здесь хорошо: прохладно, сухо,

надёжно и спокойно так.

Губами тронула молитву –

ту, что начало всех начал,

а голос (мается ль, болит ли?) –

свежо и полно прозвучал.

Мой тихий неказистый голос,

не узнаю тебя в себе.

Чем ты наполнен, кем ты послан,

откуда взялся в синеве?

Мой голос, брешь моя и слабость,

опять гортань воспалена,

тебе и песенка не в радость:

фальшива и глуха она.

Мой голос, мёртвый от волненья,

пересыхающий от слёз,

трещиноватый от куренья,

как спилы старые берёз,

мой голос, бедный от рожденья

до погруженья в седину,

и это он, мой голос, пеньем

уплыл, светлея, в вышину!..

От нижней тёмной «до» подводной –

прозрачной лесенкою гамм – 

до верхней, птичьей, непокорной

«до» серебристых амальгам!

Туда, под купол деревянный,

наверх, в затёсы топором,

что двести лет стоят упрямо                                                        

под ветром, снегом и дождём…

Но как? Откуда это пенье – 

из неразумий и забот

сквозь приоткрытый в удивленье

неприспособленный мой рот?

И как ты отыскал, мой голос,

в забитой памяти больной

мелодию – пшеничный колос,

связь между небом и землёй?

От изумленья умолкая,

не понимая в чем секрет,

я думала: кто ж я такая,

что прислан мне певучий свет…

Ведь это дерево, не камень!

Храмы давно разорены.

Какими ж дивными руками

когда-то вы возведены…

Кто выбрал это место – остров

меж стынью северных небес

и сталью вод? И кто же создал

древесный храм?

Неужто – Лес

взрастил его, как ростит тайны,

грибы, деревья и цветы,

онежской влагою питая

тугие корни, что плутают

среди подземной темноты?

 

    Карелия, Кижские шхеры, Малый Лёликовский остров

    

 

 

      х   х   х

 

Отойди, любопытный,

настырный, – уйди, муравей,

и не изображай

чудеса насекомой отваги,

затесавшись на поле

помятой тетрадки моей,

чтобы тоже оставить

свой след на полоске бумаги.

                                                                                              

Мы с тобою поделим

корявую плоскость стола,

тот горбыль, посеревший

под солнцем, дождями и ветром.

Так, распилена вдоль,

ель могучая кротко легла,

к небесам и ко мне

обращаясь оструганным верхом.

 

За длиннющим столом

пировали не раз рыбаки.

Стоек чаек помёт

и черники чернильные пятна,

что белеют-чернеют

на серой скрижали доски:

это памятки дней – 

отошедших, иных, невозвратных…

 

А сегодня тетрадь

забелела на этой доске,

и моё бормотанье

с прерывистым чаячьим криком

здесь соседствует мирно – 

и в хохоте, жути, тоске

заколдованных птиц,

и в покое Онеги великом…

 

Карелия, Большой Клименецкий остров, дер. Гарницы

 

 

 

 

      х   х   х

 

А ночь светла, а ночь тиха –

как будто бы в начале лета.

Меня доставила «Комета»

на остров в поисках стиха.

Я благодарна ей за это:

пусть будет жизнь длинна, легка

у рыбака, у моряка!

И надо мною, надо мной

ты, тишина, пройдись волной!

 

Чужим стихом заражена,

опоена чужою болью,

чужой тревогой и любовью

придавлена, утомлена…

Немного – и свихнусь с ума.

И тут подсказка мне дана,

что лучше – посох да сума.

 

Сбежала.

В одиночку. Вдаль.

В прохладу. В неопределенность.

К бессоннице имея склонность

и ненавидя календарь.

Неделя отпуска – одна.

Не тяжела моя сума.

 

О как целебны эти дни –

без суеты, без трескотни…

 

И северная ночь светла,

строга, прозрачна, многогранна.

Заката затянулась рана.

Белеет шрам: она – была…

 

 

      х   х   х

 

Трухлявые замшелые мостки,

прихваченные ржавою скобою.

Спокойно, дорогая.

Что с тобою?

Ведь нет причин для страха и тоски.

 

Взгляни: необозримы небеса,

где ветер мнёт и хороводит тучи,

терпению и такту не обучен,

разрушит всё, что строил, – в полчаса.

 

А замки, проплывающие мимо,

неповторимы,

невосстановимы…

 

Послушай, как, волною за волной

дробя и искривляя отраженья,

шуршит тростник, охваченный движеньем

воды и ветра.

Их-то здесь полно.

 

Когда глядишь, не отрывая глаз,

тростник змеится,

будто напоказ.

 

И шею, и плечо освободи,

подставь лицо дыханию прохлады,

о тяготах не вспоминай, не надо.

Их нет сейчас.

Мир, завтра приходи.

 

                 Карелия, дер. Гарницы

 

 

 

      х   х   х

 

Здесь не впервой.

Казалось, путь знаком,

и никаких превратностей со мною…

Но прочный камень, за века проросший мхом,

опасно накренился под ногою.

 

День солнечный,

улыбчив ветерок,

и не придумать для прогулки лучше,

но по воде, как театральный Рок,

гром раскатился из случайной тучи.

 

Когда ж ты, темнобрюхая, пришла

и зацепилась за соседний остров?

Подкралась со спины чужая мгла,

беззвучно выросла в полнеба, как скала,

и львиный рык утробно издала –

немыслимый на солнышке

и грозный.

 

                  

 

      х   х   х

 

Тревожимся, спешим, а надо проще бы…

Одолевая рёв машин и чад,

над привокзальной бестолочью площади

как над Кижами

чаечки кричат.

 

Куда спешишь, упрямое столетие?

Куда тебе: на запад, на восток?

Но ничего столетье не ответило,

перебирая миллиардом ног.

 

Опасность в том, что на высокой скорости

сливаются сто лиц твоих столиц.

Притормози сейчас, иначе вскорости –

по барабану все, хоть оголись.

 

А чайки приутихнут на мгновение –

и снова поднимают тарарам.

У них свои, конечно, треволнения

и суета, неведомая нам.

 

                Карелия, Петрозаводск

 

 

 

      х   х   х

 

Ну вот, ни кораблей, ни рыбарей.

Снялись и сгинули горластые туристы.

Что суета – для северных морей?

Что наши мельтешения и риски?

 

И снова – неразрывна тишина.

Волна играет о скалистый берег.

Как мелодична и точна она!

И как наряден

в щель проросший вереск…