ЗАОНЕЖЬЕ
БАЛЛАДА О ГОЛОСЕ
Уткнулась лодочка в мостки.
Шагов десяток до крылечка.
Дверь поддалась. И – тишь. Ни свечки
и ни лампад. Шаги легки…
Здесь только древний полумрак
с настоянным древесным духом.
Здесь хорошо: прохладно, сухо,
надёжно и спокойно так.
Губами тронула молитву –
ту, что начало всех начал,
а голос (мается ль, болит ли?) –
свежо и полно прозвучал.
Мой тихий неказистый голос,
не узнаю тебя в себе.
Чем ты наполнен, кем ты послан,
откуда взялся в синеве?
Мой голос, брешь моя и слабость,
опять гортань воспалена,
тебе и песенка не в радость:
фальшива и глуха она.
Мой голос, мёртвый от волненья,
пересыхающий от слёз,
трещиноватый от куренья,
как спилы старые берёз,
мой голос, бедный от рожденья
до погруженья в седину,
и это он, мой голос, пеньем
уплыл, светлея, в вышину!..
От нижней тёмной «до» подводной –
прозрачной лесенкою гамм –
до верхней, птичьей, непокорной
«до» серебристых амальгам!
Туда, под купол деревянный,
наверх, в затёсы топором,
что двести лет стоят упрямо
под ветром, снегом и дождём…
Но как? Откуда это пенье –
из неразумий и забот
сквозь приоткрытый в удивленье
неприспособленный мой рот?
И как ты отыскал, мой голос,
в забитой памяти больной
мелодию – пшеничный колос,
связь между небом и землёй?
От изумленья умолкая,
не понимая в чем секрет,
я думала: кто ж я такая,
что прислан мне певучий свет…
Ведь это дерево, не камень!
Храмы давно разорены.
Какими ж дивными руками
когда-то вы возведены…
Кто выбрал это место – остров
меж стынью северных небес
и сталью вод? И кто же создал
древесный храм?
Неужто – Лес
взрастил его, как ростит тайны,
грибы, деревья и цветы,
онежской влагою питая
тугие корни, что плутают
среди подземной темноты?
Карелия, Кижские шхеры, Малый Лёликовский остров
х х х
Отойди, любопытный,
настырный, – уйди, муравей,
и не изображай
чудеса насекомой отваги,
затесавшись на поле
помятой тетрадки моей,
чтобы тоже оставить
свой след на полоске бумаги.
Мы с тобою поделим
корявую плоскость стола,
тот горбыль, посеревший
под солнцем, дождями и ветром.
Так, распилена вдоль,
ель могучая кротко легла,
к небесам и ко мне
обращаясь оструганным верхом.
За длиннющим столом
пировали не раз рыбаки.
Стоек чаек помёт
и черники чернильные пятна,
что белеют-чернеют
на серой скрижали доски:
это памятки дней –
отошедших, иных, невозвратных…
А сегодня тетрадь
забелела на этой доске,
и моё бормотанье
с прерывистым чаячьим криком
здесь соседствует мирно –
и в хохоте, жути, тоске
заколдованных птиц,
и в покое Онеги великом…
Карелия, Большой Клименецкий остров, дер. Гарницы
х х х
А ночь светла, а ночь тиха –
как будто бы в начале лета.
Меня доставила «Комета»
на остров в поисках стиха.
Я благодарна ей за это:
пусть будет жизнь длинна, легка
у рыбака, у моряка!
И надо мною, надо мной
ты, тишина, пройдись волной!
Чужим стихом заражена,
опоена чужою болью,
чужой тревогой и любовью
придавлена, утомлена…
Немного – и свихнусь с ума.
И тут подсказка мне дана,
что лучше – посох да сума.
Сбежала.
В одиночку. Вдаль.
В прохладу. В неопределенность.
К бессоннице имея склонность
и ненавидя календарь.
Неделя отпуска – одна.
Не тяжела моя сума.
О как целебны эти дни –
без суеты, без трескотни…
И северная ночь светла,
строга, прозрачна, многогранна.
Заката затянулась рана.
Белеет шрам: она – была…
х х х
Трухлявые замшелые мостки,
прихваченные ржавою скобою.
Спокойно, дорогая.
Что с тобою?
Ведь нет причин для страха и тоски.
Взгляни: необозримы небеса,
где ветер мнёт и хороводит тучи,
терпению и такту не обучен,
разрушит всё, что строил, – в полчаса.
А замки, проплывающие мимо,
неповторимы,
невосстановимы…
Послушай, как, волною за волной
дробя и искривляя отраженья,
шуршит тростник, охваченный движеньем
воды и ветра.
Их-то здесь полно.
Когда глядишь, не отрывая глаз,
тростник змеится,
будто напоказ.
И шею, и плечо освободи,
подставь лицо дыханию прохлады,
о тяготах не вспоминай, не надо.
Их нет сейчас.
Мир, завтра приходи.
Карелия, дер. Гарницы
х х х
Здесь не впервой.
Казалось, путь знаком,
и никаких превратностей со мною…
Но прочный камень, за века проросший мхом,
опасно накренился под ногою.
День солнечный,
улыбчив ветерок,
и не придумать для прогулки лучше,
но по воде, как театральный Рок,
гром раскатился из случайной тучи.
Когда ж ты, темнобрюхая, пришла
и зацепилась за соседний остров?
Подкралась со спины чужая мгла,
беззвучно выросла в полнеба, как скала,
и львиный рык утробно издала –
немыслимый на солнышке
и грозный.
х х х
Тревожимся, спешим, а надо проще бы…
Одолевая рёв машин и чад,
над привокзальной бестолочью площади
как над Кижами
чаечки кричат.
Куда спешишь, упрямое столетие?
Куда тебе: на запад, на восток?
Но ничего столетье не ответило,
перебирая миллиардом ног.
Опасность в том, что на высокой скорости
сливаются сто лиц твоих столиц.
Притормози сейчас, иначе вскорости –
по барабану все, хоть оголись.
А чайки приутихнут на мгновение –
и снова поднимают тарарам.
У них свои, конечно, треволнения
и суета, неведомая нам.
Карелия, Петрозаводск
х х х
Ну вот, ни кораблей, ни рыбарей.
Снялись и сгинули горластые туристы.
Что суета – для северных морей?
Что наши мельтешения и риски?
И снова – неразрывна тишина.
Волна играет о скалистый берег.
Как мелодична и точна она!
И как наряден
в щель проросший вереск…